Белеет чёрное (рассказ)

— Знаешь, я не очень хорошая мама. Да что там, я откровенно хреновая мать. Ты извини, конечно, что я так грубо, но я заранее речи не писала. Думала, приду, на месте разберусь. Вот сижу, по ходу разбираюсь.

Плакать хочется. Глупо, только пришла и сразу в слёзы. Сейчас, подожди… Хотя ладно, буду плакать. Меня тут всё равно никто не знает. Только ты.

Я знаю, это я виновата. Мне муж говорит, что я придумываю, но он неправ. Точно неправ. А я права. Это я виновата.

Так странно, я-то думала, что счёт выставляется тому, кто натворил. Но нет, оказывается, не всегда.

А вот этого я не знала. Послушай, Мария, я этого не знала. Так сказать, с условиями договора не ознакомилась. Не выдают его на подпись при рождении. Так, только по набитым шишкам догадываешься, что там мелким шрифтом написано.

Побежала к любовнику на свидание? Бам!!! Упала с лестницы, сломала ногу.

Не вернула долг? Бам!!! Угнали машину.

Просто соврала? Бам!!! Прикусила язык.

Слушай, я не дура, я всё быстро поняла: всё возвращается. И это окей, я согласна, что если я натворила, то буду и платить.

Но вот то, что моя дочь из-за моих абортов теперь забеременеть не может, это, конечно, неожиданно. Поэтому, Мария, я к тебе и пришла. Попросить хочу.

Ты дочку за мои грехи не наказывай… Меня накажи. Она тут ни при чём.

Я тебя очень прошу. Очень.

Если стоя надо просить или на коленях, я встану, просто тут вроде все сидят.

Скамейки тут, как у нас в суде. И накидка на тебе тёмная, прямо как моя мантия. Только ты здесь золотом окружена, а я в своём кабинете — приговорами да заявлениями.

В каком-то смысле мы — коллеги. Обе решаем, кого казнить, кого миловать.

Ты меня извини, если я тут порядков каких не соблюдаю, я в последний раз в церкви тридцать лет назад была. Просто услышала, что ты такая, помогаешь, вот и прилетела.

Я, наверное, на «вы» перейду… И чего это я себе такое панибратство позволила…

Значит так, ваша честь. Подсудимая Воронина Варвара явилась для дачи показаний по делу об умерщвлении двух её нерождённых детей.

Боже, какую чушь я несу, мне тут надо пластом лежать и слезами пол мыть, а не привычными бюрократическими штампами разбрасываться.

Молодая я была, глупая… Студентка. Какие там дети!!! Сначала первый аборт, через год — второй. Потом, когда уже окончила университет, немного поработала и замуж вышла, тогда и появилась Настюша. Мне акушер её даёт, а я вижу, что у неё на одной руке родимое пятно в форме скрученного девяткой кнута, а на другой — в форме двойки.

Насте так нравились эти пятнышки, она всё хвасталась, что это знак, что ей математиком надо стать. А я понимала, что это мне знак, что мой ребёнок будет за мои грехи страдать. Цифра два и кнут…

И вправду, росла она хиленькая, бледненькая, болела часто. Всё в своей комнате любила сидеть, я как ни зайду, она там со спутанными белыми волосами, как узница, как заключённая. Я ей: «Иди погуляй!», а она даже не ответит ничего, только махнёт рукой и опять в свою книжку.

Стала всё-таки учительницей математики, в школе с географом познакомилась. Поженились. Три года уж прошло, а детей всё нет и нет. Ходит с грустными глазами.

И я знаю, почему. Это всё я виновата.

Ты у меня всё, что хочешь, забери, только подари Насте ребёночка. Пожалуйста!

Из часовни в Айнзидельне со статуей чёрной мадонны, куда со всего мира стекались просящие, Варвара выходила с тяжёлым сердцем. По рассказам приятельниц, которые тут побывали, они все почувствовали здесь нечто особенное, что не передать словами. Она же ничего такого не испытала, единственное, слёзы безостановочно лились прямо с порога. Зашла вся в чёрном, как прокажённая в дальнем углу села. Сначала мысленно обращалась к той, которая, по рассказам, много людей исцелила, а потом просто плакала. Долго там пробыла, долго.

«Странно, — подумал Саша, когда она вернулась к нему в машину. — Когда сюда её вёз, если смотрела, то будто мороз по коже. А сейчас нет… Да и лицо у неё такое… добрее стало, что ли».

— Давайте я вам монастырские конюшни и Сьюзи покажу, — вдруг предложил он.

Саша должен был везти Варвару обратно в аэропорт, но до вылета оставалось ещё много времени.

— Давайте, — еле слышно ответила она.

Лошади мирно паслись у конюшен, только один жеребёнок всё не ел, игриво бегал вокруг матери. Живущая неподалёку жизнерадостная Сьюзи весело хрюкала от каждого прикосновения — Саша щекотал её палкой и смеялся.

На обратном пути, как только тронулись, сначала встретили грузовик с изображением аккуратно нарезанной конской колбасы, потом тут же проехали мимо рекламного баннера с ветчиной.

Варя опустила глаза на свои туфли.

«Интересно, чья эта кожа? Свиная, наверное… Хотя какая разница, все же страдают, когда их убивают», — она вытащила ноги из элегантных шпилек и отодвинулась от своей сумки, тоже пахнущей чьей-то смертью.

Вспомнив про висящую дома шубу, загуглила, как выглядит норка.

«А глаза у неё, как у меня — чёрные, блестящие, — у Вари в горле сжалось. — Вот я тварь. Двух детей угробила, всю жизнь животных жру, всю жизнь чужие трупы на себе таскаю», — она попросила Сашу остановиться.

Вышла босиком, запихнула сумку и туфли в мусорный бак и под удивлённые взгляды прохожих вернулась в машину. Поехали дальше, документы и кошелёк на коленях, телефон в руках.

«Норку тоже выкину, — пообещала себе Варя. — И вообще всё по-другому будет…»

Саша ничего не спросил, только периодически беспокойно поглядывал на свою пассажирку в зеркало заднего вида. А та до самого аэропорта мечтательно в окно смотрела.

Пошёл дождь, начал смывать с людей пыль и поить сухую землю.